Встречи с Куприным
Еще до того, как мне посчастливилось лично познакомиться с Александром Ивановичем Куприным, я часто слышал о нем самые противоречивые отзывы. Одни говорили, что это "нежнейшей души человек", другие утверждали, что нет на свете более разнузданного в своей жестокости субъекта.
Вторая характеристика совершенно не вязалась с содержанием широко известных и привлекающих всеобщую симпатию произведений Куприна. Как мог быть жестоким человек, написавший "Олесю" и "Гранатовый браслет"?
Но так говорили люди, близко знавшие писателя, и нельзя было не прислушиваться к их словам.
Кое-что разъяснила мне случайно брошенная фраза критика. А. Измайлова, который написал о Куприне в своем сборнике "Литературный Олимп" (1911г.):
"Как он нежен и как он хочет казаться свирепым!"
"Хочет казаться..." Не "есть", а "хочет казаться"... Однако во имя чего? Из каких побуждений?
Много лет спустя почти то же самое повторил писатель Иван Бунин, близко, в течение долгого времени знавший Куприна. Он писал в своих воспоминаниях о друге:
"Сколько в нем было когда-то этого звериного! Чего стоило одно обоняние, которым он отличался в необыкновенной степени. И сколько татарского!.. Насчет многого, что касалось его личной жизни, он был очень скрытен... Наряду с большой гордостью много неожиданной скромности, наряду с дерзкой запальчивостью много доброты, отходчивости, застенчивости, часто наивности, простодушия, хотя порой и наигранного, много мальчишеской веселости и того милого однообразия, с которым он все время изъяснялся в своей постоянной любви к собакам, к рыбакам, к цирку, к Дурову, к Поддубному - и к Пушкину, к Толстому... и еще к Киплингу".
Первая встреча с Куприным кое-что объяснила мне.
Когда мы покончили с деловой частью визита, Александр Иванович захотел узнать о моем детстве и юности. А когда я стал рассказывать, он с большим, даже удивившим меня вниманием выслушал все до конца, после чего несколько минут молча ходил по комнате.
Весьма возможно, что он нашел в моем безрадостном повествовании много такого, что пришлось и на его долю. Я рассказывал о нищенской обстановке моего детства, о моих скитаниях по югу России, о нудной поденщине в провинциальных газетах, о работе на черноморских "рыбалках"...
Беседа как-то по-особенному сблизила нас, словно мы вместе участвовали во всех этих скитаниях и поисках.
Потом эта близость не прерывалась в течение нескольких лет. Она даже усиливалась, и я могу сказать, что Александр Иванович привязался ко мне. А однажды я даже услышал от него такую фразу: "Мне хорошо с вами, Коля!" Скажу откровенно: меня в трепет привели эти слова, и я долго не мог прийти в себя. Меня, почти мальчика, только-только вступившего на литературную дорогу, так просто и сердечно обласкал знаменитый писатель, над страницами которого я в восторге забывал себя!
И все же это еще не давало объяснения Измайловской характеристике.
Мне потом много раз приходилось видеть Куприна и нежным и свирепым, но связать это воедино было чрезвычайно трудно. И все же я связал.
Что мне в этом помогло, какие факты, наблюдения и размышления облегчили эту сложную психологическую задачу - к этому, собственно говоря, и сводятся мои воспоминания.
Сейчас, спустя полвека после этих встреч, с грустью убеждаешься в несовершенстве человеческой памяти. Очень многое выветрилось из нее, исчезнув безвозвратно. С трудом восстанавливаешь подробности некоторых интереснейших эпизодов. Зато другие возникают с удивительной свежестью, как будто это происходило вчера.
Берусь за перо, не задаваясь большими целями, которые мне не под силу. Утешаю себя тем, что автор любых воспоминаний заслуживает снисходительного к себе отношения по той причине, что ему, как сказал Гете, "все видится и слышится по-своему".