Вступительная статья |
Глава XXXIX
«Современный мир». — Балаклава. — Неожиданное появление Ф. Д. Батюшкова в Балаклаве. — Алушта. — «На глухарей». — Поэт А. Рославлев. — Знакомство с Сергеевым-Ценским.— Профессорский уголок». — Возвращение в Петербург.
Сентябрьская книжка «Мира божьего» не вышла: журнал был запрещен. Но мы получили разрешение на издание с октября месяца журнала с новой программой. Нужно было придумать ему название.
На редакционном собрании присутствовал Куприн и Ф. Д. Батюшков, который, находясь под судом, ответственным редактором этого журнала быть не мог.
Придумать название было нелегко. Мы сравнивали, как из подобного положения выходили другие редакции. Например, «Русское богатство» с января 1906 года выходило под названием «Современные записки». А газета «Свободный народ» стала называться «Народная свобода».
— Последуем и мы их примеру, — сказал Кранихфельд, — и назовем наш «Мир божий» — «Божий мир».
— А я прочитал в «Новом времени», — вмешался владелец типографии Монтвид, — что газета «Свободный народ» будет называться «Народный свобод».
— Тогда «Мир божий» можно назвать «Мир жобий» или «Жир мобий», — сказал, улыбаясь, Александр Иванович.
Все захохотали. Богданович постучал чайной ложкой по стакану и сказал:
— Товарищи, это совсем не смешно. Положение тяжелое.
— В таком случае можно «Рим жобий», — продолжал комбинировать Куприн.
— Александр Иванович, ты бы был серьезнее, — остановил его Батюшков.
Все переглянулись: Федор Дмитриевич впервые при всех обратился к Куприну на «ты».
Когда решили остановиться на «Современном мире», Богданович предложил:
— В первом номере необходимо написать, что мы удовлетворяем подписчиков «Мира божьего».
— И обязательно нужно написать — «вошодши в соглашение с „Современным миром“», — сказал Монтвид.
— Если это писать, тогда «вошодца», — предложил Куприн.
Все, кроме Ангела Ивановича, не могли удержаться от смеха.
— Очень странно, что Александр Иванович наше серьезное и тяжелое положение превращает в балаган, — произнес серьезно Богданович.
«Современного мира». Подписка на журнал резко упала. В редакцию зашел Монтвид.
— Мария Карловна, сколько печатать «Современного мира»?
— На пять тысяч меньше, — ответила я.
— Вот и «вошодши в соглашение», — сказал Александр Иванович, — пока думали да гадали, подписчик тем временем и ушодца…
* * *
Куприн считал, что адмирал Чухнин, подав на него в суд за напечатанную в газете «Наша жизнь» корреспонденцию о севастопольских событиях, этим удовлетворился
Он торопил меня с отъездом в Балаклаву.
Балаклавский кусок земли был куплен на мое имя.
— У нас будет не так, как у всех, — говорил Александр Иванович. — Мы сначала обработаем участок, разведем сад, а когда он разрастется — поставим дом.
В Балаклаве мы только успели на поплавке перед гостиницей «Гранд-Отель» заказать обед и послать сына Коли Констанди за Е. М. Аспизом, как появился пристав и объявил Куприну, что запрещение о въезде его в Балаклаву остается в силе и он немедленно должен выехать.
Но после переговоров с Е. М. Аспизом пристав согласился отсрочить отъезд на два часа.
После обеда Александр Иванович, Аспиз и я прохаживались по набережной и думали, куда же нам ехать.
Вдруг недалеко от нас остановился экипаж. Из него вышел Ф. Д. Батюшков с букетом цветов.
Разговор продолжался недолго. Мы выбрали Алушту. Тут же на набережной я сфотографировала Батюшкова, Куприна и Аспиза.
По пути в Алушту мы заехали в Мисхор, где в это время снимала дачу баронесса В. И. Икскуль. По моей просьбе она написала письмо адмиралу Чухнину. Это письмо я опустила в почтовый ящик в Ялте, но оно осталось без ответа.
В Алуште ни Александр Иванович, ни я раньше не были. Погода стояла холодная, и мы сняли комнату не у моря, а над шоссе на даче Юрковской.
Высылка из Балаклавы нарушила план, увлекавший Куприна, поздней осенью отправиться с рыбаками далеко в море за белугой, чтобы потом с новыми впечатлениями и силами начать писать. Заменить Балаклаву Алуштой не удалось — она не понравилась ни Александру Ивановичу, ни мне.
Здесь Куприн написал рассказ «На глухарей», который хотел выслать в керченскую газету как благодарность за опубликование в прошлом году его корреспонденции о севастопольских событиях в более подробном изложении
Ивана Юльевича Давыдова. Рядом с ее имением стояли дачи профессоров, поэтому это место называли «Профессорским уголком» (ныне «Рабочий уголок»).
Куприна дома не было, и я решила навестить Серафиму Владимировну. По пути в «Профессорский уголок» я вспомнила, что в Алуште поселился Сергеев-Ценский, Несколько его рассказов печатались в «Мире божьем», но лично мы знакомы еще не были.
Узнав, что Сергеев-Ценский живет недалеко от «Профессорского уголка», я написала ему записку, в которой сообщала, что мы в Алуште и хотели бы с ним повидаться.
— Тетя, вот он сам идет! — сказал мне мальчик и побежал с запиской к Ценскому.
— Сергей Николаевич! — крикнула я.
Он ускорил шаг, я за ним. Наконец мне это надоело, я села на низкий каменный заборчик и громко крикнула ему вслед:
— Дурак!
Ценский остановился, захохотал и медленно стал приближаться ко мне.
— Почему вы бежали? — спросила я, когда он поравнялся со мной.
— Почувствовал робость перед издательницей толстого журнала.
— Что за глупость. А как вы узнали меня?
— Догадался. Сейчас на набережной познакомился с Александром Ивановичем. Он сказал, что приехал с женой.
Ценский проводил меня до «Профессорского уголка» и просил на следующий день зайти к нему с Александром Ивановичем.
Сергеев-Ценский был холост, жил в недостроенном одноэтажном доме из трех комнат. Две были светлые, а третья, между ними, темная. Здесь висел во всю стену его портрет, написанный маслом. В темном помещении это производило неприятное впечатление.
— Зачем вы при жизни поместили себя в склеп? — спросила я.
Ценский промолчал.
После осмотра дома он повел нас в сад. Террасы еще не было, и мы вышли прямо на дорожку, посыпанную гравием. Сад был совсем молодой, и угостить нас фруктами из собственного сада хозяин не мог.
Визит был коротким. Общих знакомых у нас не было: Ценский еще ни разу не был в Петербурге. В саду за столом Александр Иванович рассказал о литературных и издательских делах, я пообещала Ценскому издать его рассказы. Прощаясь, просили его — пока мы в Алуште — заходить к нам запросто, и, конечно, будем рады видеть его в Петербурге
Ценский ни разу к нам на дачу не зашел. Но мы ежедневно встречались на набережной. Нужно сказать, что Куприн и Ценский с первой же встречи почувствовали друг к другу неприязнь. Поэтому, когда фотограф сделал снимок — Куприн и Сергеев-Ценский на набережной в Алуште, — Ценский немедленно выкупил у фотографа негатив и уничтожил его. В моем альбоме этот снимок некоторое время находился, но потом затерялся.
— Черный туман Петербурга поглощает мои творческие и жизненные силы, — говорил Александр Иванович. — Чтобы сесть за письменный стол в этой угнетающей меня серой мгле, я должен делать героические усилия воли.
Примечания
110. См. коммент. 93.
111. (См. коммент. 95.) Речь идет, по-видимому, о керченской газете «Южный курьер». Эта газета в начале 1906 года была закрыта, редактор Михаил Кристи арестован и затем выпущен на поруки под залог тысячу рублей. К приезду А. И. Куприна в Алушту в сентябре 1906 года этого органа печати не существовало. Очерк Куприна «На глухарей» был напечатан в Собрании сочинений, изд. «Московское книгоиздательство», 1908, т. 4.
«Смерть» с такой надписью: «Дорогой Марии Карловне — вскоре после знакомства с Вами в Алуште и была написана эта пьеса, — дружески». На последней странице этой книги рукой Сергеева-Ценского написано: «20–26 окт. 1906 г. Алушта. Крым». Когда К. И. Чуковский получил от Марии Карловны «Годы молодости» в первом издании, он писал ей 20 января 1961 года: «…Когда я смотрю на Ваш портрет, такой обаятельно женственный, я понимаю, почему из-за Вас „погибали“ такие разные люди, как Батюшков и Сергеев-Ценский». В 1928 году Ценский подарил Куприной-Иорданской свой сборник рассказов «В грозу»: «Дорогой Марии Карловне на память о нашей встрече в Балаклаве 11 мая 1928 года». А в 1931 году они обменялись последними письмами: «Дорогая Мария Карловна, я только что — 10 октября — получил Ваше письмо, датированное 25 августа. Произошло это оттого, что я сам был в Москве, а точнее, под Москвой, — в доме отдыха ЦЕКУБУ, в Болшеве. Вы скажете, конечно, что я должен бы был побывать у Вас, но клянусь Парнасом (есть такая гора в Греции), у меня не было для этого времени…» Мария Карловна ответила ему: «Дорогой Сергей Николаевич, очень рада, что Вы оказались живы и здоровы, потому что, не получая отклика на свое письмо, я уже начинала беспокоиться… старые дружеские отношения нынче ценятся гораздо ниже ордера на мыло или зубную щетку. Клянусь Монбланом (есть такая гора в Швейцарии), что этот новый взгляд на человеческие отношения настолько… выдержан, что возражать против него значило бы впадать в зловредный уклон идеализма. А потому и не возражаю… М. Иорданская. 15 октября 1931 г.».
Вступительная статья |