Заветы и завоевания
Пусть мне кто-нибудь по совести, положив одну руку на сердце, а другую подняв к небу, ответит на следующий вопрос.
Дивизия идет приступом на укрепленный город. Но вместо того, чтобы удержать хотя бы передовые форты, она, отброшенная назад, теряет даже свое первоначальное положение. Как считать: будет эта операция завоеванием или нет?
Разовьем вопрос подробнее.
Во время атаки левый фланг отряда поднимает восстание, откалывается от своей части. Ему удается захватить самые жизненные пункты города-крепости. Хотя весь город был, по молчаливому соглашению, на стороне наступающих, тем не менее бунтари, с помощью базарной, тюремной и портовой сволочи, устраивают беспощадный разгром населения с грабежом, насилием, убийствами и пожарами. Своих бывших товарищей они яростно вышвыривают из пределов страны, предавая тюрьме и смерти не только тех, кто попадается им в руки, но и тех мирных жителей, на которых падает подозрение в сочувствии или сожалении к побежденным.
Так как же? Был город завоеван или нет?
Ясно — нет.
А вот иные парижские умники все-таки говорят, что был. Да они даже почти и не скрывают затаенную злую мысль: «Все-таки город был взят, хотя и „бунтарями“, но нашими». Они точно не хотят видеть того, что их бескровная великая революция была самой кровавой и грозной от сотворения мира; что она на тысячи лет отбила у страны вкус ко всяким революциям; что — наконец — и была ли она революцией, а не бездарным пронунциаменто, устроенным пьяными обманутыми дезертирами во главе с предателями, хищниками и неумными, безрасчетными игроками, поставившими ва-банк то, чем распоряжаться они не имели права, и позорно проигравшими ставку.
«Мы дали землю крестьянину».
Дьявол катается от хохота по плитам преисподней, когда слышит эту напыщенную ложь…
Столь же напыщенную, как и фраза о заветах революции — громкая и пустая. Невозможно понять: почему именно этой революции — этому злобному и уродливому выкидышу — приписывают те заветы, которые были трепещущими знаменами, путеводными звездами во всех шедших снизу революциях мира, начиная, вероятно, с вавилонских если не раньше?
Заветы!
владений. Можно ли сомневаться в том, что, при успехе своего дела, они с самого начала перешли бы от слова к делу? А кто из наших депутатов либерального декабристского крыла отдал свою землю крестьянам?
Заветы были у французов. Пусть были и кровь, и грязь: большие операции не обходятся без гноя и крови. Но там во всех умах кипела и во всех жилах билась огромная любовь к родине. Там люди величественно шли на смерть, платя головой за святую мысль. Там рождались пламенные слова и прекрасные жесты, ибо амфитеатром той сцены, на которой они выступали, была Родина. Там не истерическими выкриками, а глубоким чудесным символом были слова: «Мы собрались здесь по воле народа».
Все мы помним разгон Учредительного Собрания. Тогда никто не посмел произнести бессмертной фразы Мирабо. И не потому, что это показалось бы плагиатом, а просто потому, что ни у кого (по выражению одного французского актера) «не было этой фразы в ногах», то есть она не чувствовалась ни в душе, ни на языке.
Ах, если бы она была сказана! Можно ли теперь угадать ее возможные последствия? Имена Шингарева и Кокошкина, если бы они славно пали в этот роковой день, были бы для нас не менее дороги и чтимы, чем ныне. Но зато многие имена, осужденные теперь на позор или на забвение, просияли бы в бессмертной красоте, окруженные поклонением. Но зато память об этом Учредительном Собрании осталась бы навсегда истым гордым боевым кличем. Но зато весь мир с первых дней знал бы, что большевики есть то, что они есть — негодяи, а народные избранники — герои, и кто скажет, как отразилась бы эта мысль на дальнейшей судьбе России? А ведь после нашего разгона Европа свистнула меланхолически:
— Фью-ю!.. Вот так патриоты!
— Не всем же быть героями. Героями не делаются. Они родятся.
Нет, в те дни народному представителю надо было или быть истинным героем, или не выскакивать, подобно ярмарочному зазывателю, перед выборщиками, выкрикивая великие слова. Если не нашлось великих героев, то и революция ничего не стоила, ибо по событию герой.
Возразят еще:
— Они отступили по тактическим соображениям, перенеся войну с большевиками из тесного Таврического дворца в иную, более широкую, европейскую плоскость.
отступления — кто им поверит? А борьбу мы видели. Благодарим вас. Будет. Довольно. Напрасно беспокоитесь.
Когда человек высоких мыслей, благородной жизни и прочных добрых дел помнит заветы — это хорошо, нужно и полезно.
Но если лгун, трусишка, недоучка, мот, игрок, мелкий честолюбец, истерический дергун завещает современникам и потомству хранить великие идейные ценности, то выходят одни жалкие и пустые слова.
Лучше бы ему на смертном одре сказать умиленно, кротко и просто:
Видели меня во всю мою полуторавершковую величину? Так вот: завещаю вам не быть похожими на меня.
Впервые — НРЖ. 1920. 9 июля. № 153.
Мирабо –1791), граф — деятель Великой французской революции.
Шингарев Андрей Иванович (1869–1918) — член ЦК партии кадетов, врач. С 1909 г. — член бюро межпарламентской группы Думы, главный оратор в Думе по финансовым вопросам. Министр земледелия в первом Временном правительстве (март-июнь 1917 г.). 2 июля вышел из Временного правительства. 28 ноября, в день предполагавшегося открытия Учредительного Собрания, арестован, доставлен в Петропавловскую крепость. 6 января 1918 г. переведен в Мариинскую тюремную больницу, где в ночь на 7 января был зверски убит матросами.
Федор Федорович (1871–1918) — приват-доцент, профессор кафедры государственного права Московского университета, один из основателей партии кадетов, член ее ЦК. После Февральской революции — председатель Юридического совещания, учрежденного Временным правительством 20 марта 1917 г. С 23 мая 1917 г. — председатель Особого совещания по подготовке проекта Положения о выборах в Учредительное Собрание. После Октябрьского переворота активно участвовал в подготовке и выборах в Учредительное Собрание. На основе декрета Совнаркома, объявившего кадетскую партию партией «врагов народа», 28 ноября 1917 г. арестован и отправлен в Петропавловскую крепость. 6 января 1918 г. вместе с А. И. Шингаревым был переведен в Мариинскую тюремную больницу, где был зверски убит матросами в ночь на 7 января.