Страшный суд
Удивительно, как, при всеобщей страсти к азарту, ни один изобретательный ум не дошел до простой, но чрезвычайно широкой мысли: открыть тотализатор для приема взаимных закладов на главарей русского большевизма.
Кого из них раньше?..
Взять, примерно, четыре классных высоких номера: Ленина, Троцкого, Зиновьева, Дзержинского. Для нарядности программы, а также для любителей «играть на фукса» можно подмешать кое-кого помельче: Бухарина, Литвинова, Каменева, Бонча, Иоффе, Ганецкого и других. А затем начать продажу билетов, меняя пропорции ставок в зависимости от событий дня. Нынче Ленин 2, Троцкий 1. Завтра Ленин 3, Троцкий 2. Прием в ординаре и в двойнике.
— как между суровым человеческим лицом и злобной, уродливой, похабной карикатурой на него. Судьба Марата, Дантона, Эбера Робеспьера, Сен-Жюста и других неизбежно должна повторить свою роковую гримасу над предателями, растлителями и убийцами России.
Но если бы мне была присуща страсть к игре, я все-таки не пошел бы в эту лавочку.
Я не хотел бы даже видеть этих кровавых людей погибшими от слепой народной ярости.
Нет! Они должны быть судимы перед лицом всего мира открытым всенародным судом, с опубликованием всех их тайных документов и связей. Пусть перед этим судом пройдут тысячи свидетелей, истцов и потерпевших, а за ними снова поплывут скорбные, бледные, окровавленные призраки миллионов поруганных, изученных, погибших под пыткой и расстрелом людей. Пусть суд невозмутимо выслушает рыдания старух, вопли вдов, проклятия невест.
Пусть не стол, а целая зала будет служить вместилищем вещественных доказательств преступления — от орудий пыток, перед которыми содрогнется тень Торквемады, до образцов хлеба из колючих жмыхов, перемешанного с желудями, глиной и конским навозом, — хлеба, который не хотели есть даже голодные псы, а человек ел!
экспериментов, в основе которых лежит возбуждение в народных массах чувств мести, жажды крови и грабительских инстинктов.
Ленин сумеет много и веско сказать в эти дни в оправдание своей теории и в защиту своих методов, прикрываясь, как щитом, мечтою о будущем счастье человечества. Неужели не найдется тогда среди них людей с обширным образованием, острой мыслью, горячим сердцем и железной логикой, которые разъяснят, что большевизм был лишь кровавым утопическим бредом?
Я лично не хочу смерти Ленина. Не смею хотеть. Потому что если бы хотел, то на вопрос: «А ты сам, накинул ли бы ты веревку на его шею, влажную от предсмертного ужаса?» — на такой вопрос я должен был бы ответить твердо: «Да!» А я так ответить не могу. Но всеми своими душевными силами я надеюсь, хочу, требую, жажду, чтобы обвинительный приговор Ленину был смертным приговором его идеологии.
«Вздор! Сентиментальности! Никакого суда! Дайте мне этого Ленина, и я его собственноручно повешу! И даже с наслаждением! Сигару при этом курить буду! Гордиться буду!»
Дурачки! Ну, хорошо: умертвите вы их без суда, без покаяния. Россию же вы, конечно, при всех благих усилиях, не только в десять, но и в двадцать лет не поставите на здоровые ноги. Вырастет новое поколение. Придется и ему считаться с тягостями напряженного государственного и экономического строительства, потребуются и от него великие жертвы, часто — увы — недобровольные. Рабочий и крестьянский вопросы — это не лесные орехи, их сразу не разгрызешь: жестокие испытания и жуткие минуты еще предстоят в этой области. А у ново-го поколения уже обмякла память о прошлом, души уже перестали то вскипать от бессильного гнева, то застывать от ужаса, а чрево хочет куска послаще. Вот тогда-то в минуты ссоры и скажутся нелепые слова:
«Батюшка-то Ленин правильно действовал. Всю землю — крестьянам, все заводы — рабочим, а дворцы — трудящимся. Недаром его тогда без всякого суда убили»
И кто знает, в синодик героев, проливавших кровь за народ, в ряду других имен не будет ли вписано даже имя толстого, похотливого, трусливого Зиновьева? Демьян Бедный не покажется ли издали большевистским Руже де Лилем? А начальники чрезвычаек — жертвами тяжелого гражданского долга?
Лихие молодчики, курящие сигары, беззаботно возразят: «Ну, мы эту дурь живо выбьем из головы!»
Кровь на кровь?
Через сто лет от большевиков останутся печатные декреты. Их противоречивость и — часто-глупость легко извинят лихорадочной спешкой. Но есть в них громкие фразы, пышные обещания, краденые утопические мысли, слова лицемерной любви к народу, наигранный демагогический пафос.
Никто через сто лет не докажет, какой ложью, каким сугубым надругательством была эта шутовская, бесплодная, проклятая болтовня, которой большевики кощунственно облекали крестные муки великого народа, подобно тому как некогда Человека, ведомого на распятие, облекли в царственный пурпур.
И беспристрастный историк не найдет ни одного серьезного источника, откуда он мог бы почерпнуть правду.
Впервые — Маяк (Рига). 1922. № 16.
…можно подмешать кое-кого помельче: …Бонна… Ганецкого… — Бонч-Бруевич Владимир Дмитриевич (1873–1955) — партийный и государственный деятель. С ноября 1917 по октябрь 1920 г. — управделами СНК РСФСР, участвовал в организации правительственного аппарата Советского государства. Один из организаторов Госиздата и Центропечати, работал в ЦЕКУБУ. Был хорошо известен Куприну как постоянный сотрудник журнала «Современный мир». Ганецкий (наст. фам. Фирстенберг) Яков Станиславович (1879–1939) — русский и польский революционер, большевик. В 1917 г. был разоблачен как посредник при получении большевиками денег от германского правительства.
Судьба Марата, Дантона, Эбера, Робеспьера, Сен-Жюста… — Перечисленные деятели Великой французской революции были казнены; Марат — убит террористкой.
Клод Жозеф (1760–1836) — французский поэт и композитор, автор «Марсельезы».