Нация
Вечер. Вокруг памятника Рунеберга горят разноцветные электрические огни. Плотным хвойным барьером обнесен пьедестал. Груды живых цветов лежат у подножья. Кто-то произносит на чужом для меня языке речь; слова мне непонятны, но я чувствую их душу… Идет процессия с факелами. Студенты поют национальный гимн. Тысячная толпа скована почтительным вниманием. Нация приветствует своего поэта.
Нация!
Я умилен и растроган. Но горькая, колючая мысль шевелится на дне моей души.
Там, в городе Петра, есть Пушкинская улица, гнездилище всяких меблирашек, а посредине ее стоит памятник Пушкина.
Надо говорить правду: это не монумент, а позорище.
Величайшему поэту огромной страны, ее пламенному, благородному, чистому сердцу, ее лучшему сыну, нашей первой гордости и нашему ясному оправданию, родоначальнику прекрасной русской литературы — мы умудрились поставить самый мещанский, пошлый, жалкий, худосочный памятник в мире.
Вовсе не в маленьких его размерах заключена здесь обида. А в его идейной ничтожности.
И не оттого ли большевики пощадили этого контрреволюционера и камер-юнкера?
Улица узка, загромождена с обеих сторон шестиэтажными каменными чемоданами. Луч солнца никогда не согреет своим живым золотом обнаженную голову поэта.
— няньки с солдатами. А сверху сквозь ржавый туман с кислого неба сеется с натугой мелкая слякоть..
А ночью мимо него пройдешь и не заметишь.
Только по злобе или по безграничной глупости можно было втиснуть чудесного поэта в эту вонючую каменную клетку…
И видал ли кто-нибудь хоть раз в жизни хоть один цветок у ног Пушкина? И не только в чопорном Петербурге, но и в Москве, на Тверском бульваре, где стоит такой обрюзглый чиновник вместо милого, живого, нервного поэта, или в Одессе, на Николаевском бульваре, где, указывая на его бюст, местные жители с некоторым правдоподобием доказывают присутствие в жилах Пушкина доли еврейской крови.
Сказал ли кто-нибудь о Пушкине публично настоящее, большое, любовное национальное слово, за исключением Достоевского, которому и тогда, да. пожалуй, и теперь, совсем недавно, ставили в упрек его страстную, огненную любовь к России как к нации и к Пушкину как к ее величайшему выразителю?
Нет. На другой же день после торжественного открытия его памятника в Москве к монументу были приклеены гаденькие, подленькие стишонки.
Нет. В день столетия со дня его рождения газеты были переполнены «Пушкинианой», под которой подразумевалось сборище апокрифических стихов и анекдотов, из которых девяносто девять процентов могли относиться к любому интендантскому писарю.
Нет. Любой интеллигентный прохвост (интеллигентный потому, что в крахмальном воротничке), знающий из всей сокровищницы Пушкина лишь одну строку —
с апломбом, с наслаждением копается в интимных обстоятельствах, сопровождавших дуэль и смерть Пушкина.
* * *
И так со всеми: с Гоголем, Толстым, Тургеневым, Достоевским… Со всеми…
* * *
Плевали мы на свое историческое прошлое, на светлую память своих праведников, на своего кормильца — великий русский народ, на свое национальное достоинство, стыдясь и высмеивая его. В дни неудач оплевываем русскую армию…
Плюем и удивляемся: «Что это нас как будто мало уважают!»
Примечания
Впервые — НРЖ. 1920. 10 февраля. № 32.
… — Рунеберг Иохан Людвиг (1804–1877) — финский поэт; писал на шведском языке. Памятник ему установлен в Хельсинки (Гельсингфорсе).
Там, в городе Петра, есть Пушкинская улица… а посредине ее стоит памятник Пушкина… и в Москве, на Тверском бульваре, где стоит такой обрюзглый чиновник… или в Одессе, на Николаевском бульваре… — Памятники А. С. Пушкину работы А. М. Опекушина установлены в Петербурге и Москве в 1884 и 1880 гг. В Одессе установлен памятник работы скульптора Ж. Полонской.
Сказал ли кто-нибудь о Пушкине публично настоящее, большое, любовное национальное слово, за исключением Достоевского… — О речи Достоевского на открытии памятника Пушкину в Москве см. примеч. к очерку «Два юбилея» в наст. изд.
«В салазки Жучку посадил, / Себя в коня преобразил…» — Неточная цитата из романа А. С. Пушкина «Евгений Онегин» (гл. 5, II).