V
Почти во всяком городе, среди так называемого "общества", есть личности, которые хотя и пользуются всеми внешними знаками уважения, но существование которых, подверженное разным неожиданным превратностям, не может не быть подозрительным даже для самого близорукого наблюдателя. Конечно, никто даже в мыслях не подумает назвать их "темными личностями", потому что темная личность ходит обыкновенно в отрепьях, одна штанина навыпуск, другая - в сапоге, говорит возвышенным слогом, называя себя благородным офицером, пострадавшим за правду, и не выдерживает более двух секунд внимательно устремленного на нее взгляда. Но зато каждый мирный обыватель, который вчера только видел одного из них в самом бедственном положении, а нынче застает его в шикарном ресторане, бросающего без счета совершенно новенькими кредитками, невольно начинает терзаться смутной мыслью: не придется ли ему, ни в чем не повинному обывателю, и даже в самом непродолжительном времени, расплачиваться за этот бесшабашный кутеж?
К числу таких загадочных личностей принадлежал Павел Афанасьевич Круковский, у которого вечером на второй день Нового года собралось все, что было хоть немного похоже на интеллигенцию в городе Р*. Павел Афанасьевич давал такие вечера раза четыре в год, иногда положительно без всякого повода, и нигде с таким удовольствием не веселилась молодежь, нигде за ужином не лилось столько шампанского и нигде после ужина не велась такая сумасшедшая игра, рассказы о которой долгое время ходили потом по всей губернии, как у него. Между тем никто из посещавших вечера Круковского никогда не мог бы дать себе отчета, на какие средства все это делается. Правда, Круковский уверял, что у него в Пензенской губернии есть огромное имение, куда он на будущий год собирается уехать, потому что "нельзя же полагаться на подлеца управляющего", но это доброе намерение так и оставалось всегда невыполненным. Его изредка видали на бирже, озабоченно шепчущимся с "зайцами", видали за карточным столом, где он выигрывал и проигрывал совершенно хладнокровно огромные суммы, но каков был специальный род его занятий, оставалось покрыто непроницаемым мраком неизвестности.
На этот раз съезд у Круковского был громадный: трое городовых работали в поте лица перед его домом, тщетно стараясь восстановить порядок, беспрестанно нарушаемый подъезжающими каретами, "семейными" санками и такими экипажами, не известными нигде - кроме Р-ской губернии, для которых нет названий ни на каком языке.
Из ярко освещенных окон неслись красивые звуки военной музыки, игравшей веселую польку, в окнах виднелись, привлекая внимание толпы, собравшейся на улице, разряженные фигуры гостей.
К крыльцу подъехали низенькие сани Кашперова. Кучер едва сдерживал великолепного черного рысака, который храпел, косясь испуганным глазом на сияющий подъезд, и в нетерпении бил передними ногами.
Сергей Григорьевич быстро выскочил из саней и помог выбраться сначала Зинаиде Павловне, а потом дочери.
Это был первый бал, на который Зинаида Павловна уговорила поехать свою воспитанницу. Лиза ужасно волновалась. При одеванье, всегда сдержанная с прислугой, она закричала на горничную, неловко затягивавшую шнуровку корсета, а когда Сергей Григорьевич, совсем уже одетый, крикнул через дверь, что пора ехать, ею вдруг овладел такой страх, что она в изнеможении опустилась на стул. Всю дорогу девочка ехала молча, тревожно выглядывая из-под окутывавшего ее большого коврового платка. Теперь же, когда, слегка вздрагивая от волнения и не прошедшего еще ощущения холода, она раздевалась в уборной, страх совершенно неожиданно исчез. Блеск и шум, господствовавшие в уборной, смешанный запах разных духов, красивые туалеты дам, подмывающий мотив польки, глухо доносившийся сверху, - одним словом, все эта опьяняющая атмосфера первого бала лихорадочно оживила Лизу, и когда она в сопровождении Зинаиды Павловны входила в залу, то какое-то внутреннее ощущение говорило ей, что она чрезвычайно мила в эту минуту. Действительно, ее заметили и в один миг расхватали у нее все танцы... Усталая, задыхающаяся, со сбившимися волосами, она сияла счастливой улыбкой и едва только присаживалась на место, как новый кавалер увлекал ее в круг танцующих.
Зинаида Павловна с удовольствием следила глазами за своей любимицей. Она знала, что ее, одетую чуть ли не в домашнее простенькое платьице, бледную и некрасивую, никто не станет приглашать (она привыкла к этому еще в институте), и потому скромно заняла один из тех дальних уголков залы, которые самой судьбой предназначены для разного рода безличных существ: маменек в невозможных чепцах и озлобленно зевающих наперсниц. Успех Лизы искренне радовал Зинаиду Павловну, но хотя она и была чужда мелочной завистливости кисейных барышень, тем не менее не могла избавиться от грустного сознания, что ей не место среди этого праздника красоты и молодости, счастливых улыбок, нежных фраз, грациозных, согласных движений.
Какой-то пестрый "молодой человек", по всем признакам мелкий канцелярский чиновник с дряблым, испитым лицом, украшенным нафабренными усами и огненным галстуком, потеряв случайно даму на кадриль, разлетелся впопыхах к Зинаиде Павловне и пригласил ее, но, увидев незнакомое лицо, скучное и некрасивое, в смущении заегозил на месте. Это не укрылось от Зинаиды Павловны, и едва только она отказала акцизнику, он радостно вздохнул и побежал дальше той развязной иноходью, которая до сих пор еще употребляется на вечерах провинциальными "львами" как несомненный признак щегольства и хорошего тона.
- Зинаида Павловна! Наконец-то я нашел вас! - раздался над нею приветливый голос.
Она вся радостно вздрогнула и подняла голову: перед ней стоял, дружелюбно улыбаясь и протягивая руку, Аларин. Он был удивительно хорош в эту минуту; безукоризненного покроя фрак ловко обрисовывал его изящную фигуру, черные волосы живописно вились вокруг его красивого открытого лица.
Зинаида Павловна вспыхнула от неожиданного прилива громадного, еще ни разу не изведанного счастья. Этот красавец, постоянный предмет ее ночных девических грез, о мимолетной встрече с которым она вспоминала как о волшебном, прекрасном сне, опять был подле нее, все такой же обаятельный, с тем же чарующим взглядом своих черных глаз.
Она ничего не могла ответить, кроме взволнованного "здравствуйте", хотя на язык ей и просились горячие, полные восторга слова.
-- Я как только увидел Кашперова, - заговорил Аларин, опускаясь рядом с нею на стул, - так сейчас же подумал, что вы здесь, но насилу мог отыскать, так вы далеко запрятались.
-- Я не танцую, - ответила Зинаида Павловна, не сводя с него восхищенного взора.
-- А наблюдаете только? Действительно, здесь для наблюдения обильная пища. Знаете ли, что меня постоянно смешит на балах? Это - страшная неестественность, которая всеми овладевает. Да и не на балах только, а и на гуляньях, в театрах, в суде, - одним словом, перед лицом публики.
- Отчего же вы думаете, что все чувствуют себя неловко? Посмотрите, вот, например, пара; разве можно предположить, что сегодняшний вечер не самый веселый в их жизни? - И Зинаида Павловна указала глазами на полную даму с лицом пожилой певицы или цыганки из кафешантана, одетую в розовое шелковое платье, вырезанное до последних границ приличия, проходившую под руку с высоким бакенбардистом в очках и заливавшуюся непринужденным хохотом.
- Вот вы и ошиблись, - возразил Аларин, - у этой пары на уме вовсе не смех, а самое пылкое желание вцепиться друг другу в глаза. Дама в розовом платье, видите ли, жена нашего исправника, а ее кавалер - здешний прокурор. А прокурор и исправник поклялись взаимно в такой непримиримой вражде, что если даже опустеет весь мир, то они все-таки не перестанут истреблять друг друга до тех пор, пока от обоих не останутся только кончики хвостов. И выходит, что этот заразительный смех - те же крокодиловы слезы!
-- Ну, это, положим, частный случай; но поглядите кругом, разве вы мало видите веселых лиц?
-- Уверяю вас, настоящего веселья нет ни капли, все это страшно фальшиво и натянуто. Человек улыбается и заботится о том, чтобы его телячья улыбка произвела впечатление, разговаривает и старается делать грациозные жесты. Посмотрите, вот идут два офицера, - ведь они как будто горячо спорят между собою о чем-то, а, в сущности, оба городят страшный вздор и изо всех сил стараются привлечь на себя общее внимание. Ну разве бывают у людей, собравшихся повеселиться, такие выпяченные груди и такая неправдоподобная походка? Так ведь только ходят короли и военачальники в операх...
- Однако же вы беспощадны, Александр Егорович. Неужели вы надо всеми так зло издеваетесь? - спросила она.
- Надо всеми, потому что это - лучшее средство не быть никогда самому осмеянным.
-- Но для чего же вы бываете на балах, если они в вас ничего, кроме насмешки, не возбуждают?
-- А вот именно для того, чтобы посмеяться; так или иначе, а это похвальное желание свойственно каждому из нас, грешных. Но, кроме того, меня тянет еще вон та комнатка, в которой можно испытать самые сильные ощущения в мире,-- и Аларин показал рукой на растворенные двери кабинета, где среди облаков дыма виднелись солидные фигуры почтенных представителей дворянства, чинно сидящих за зелеными столиками.
-- Неужели вы играете в карты? Ведь это, должно быть, ужасно скучно?
-- Я играю только в азартные игры.
-- Какие это азартные? Объясните, пожалуйста, я не понимаю.
-- Самый простой способ наживы: я беру в руку сторублевую кредитку, подхожу к вам и говорю: "В какой руке?" Вы говорите: "В правой". Угадали - сторублевка ваша, не угадали - позвольте мне столько же. Это, собственно говоря, идея, но, конечно, умные люди додумались до множества вариантов ее и даже до целых теорий о счастье!
Зинаида Павловна широко раскрыла глаза.
- Но ведь это возмутительно, - произнесла она, пораженная его объяснением,-- это... извините меня, пожалуйста, но ведь это похоже на грабеж... А если я увлекусь, проиграю больше, чем у меня есть?
Аларин заметил ужас Зинаиды Павловны, и им овладело желание порисоваться.
- Разные бывают способы, - ответил он, щеголяя напускным хладнокровием, - некоторые предпочитают в этих случаях спасаться бегством, другие - пускают себе в лоб пулю... Да вообще сильные ощущения даром не даются, - человек во время игры становится самым опасным из всех диких зверей.
-- Господи, неужели и вы?..
-- Зинаида Павловна, не судите меня так строго: вам жизнь - новинка, а между тем она так мелка, так ничтожна, так бедна чем-нибудь шевелящим воображение... А в игре - страсть!.. Каждый нерв живет... чувствуешь биение каждой жилы... И вовсе не деньги влекут... а счастье, счастье, одно только милое, нелепое счастье. Ведь я - добрый человек, я готов со всяким нищим поделиться, но вы не поймете, что это за необъяснимое блаженство пустить в один вечер по миру два или три почтенных семейства.
При последних словах Зинаида Павловна побледнела.
- Не говорите так, Александр Егорович, прошу вас, - сказала она с грустным упреком, - вы не можете быть таким... вы клевещете на себя!..
Аларин поглядел на нее с изумлением: от него не ускользнули ни ее бледность, ни то глубокое чувство, с которым она произнесла эти слова.
- Да вы не подумайте, Зинаида Павловна, - воскликнул он веселым, добродушным голосом, - что я какой-нибудь драматический злодей... я просто, как художник, увлекся картиной, и больше ничего. Пойдемте танцевать вальс!
И он встал, приглашая ее красивым поклоном. Аларин прекрасно вальсировал. Зинаида Павловна совершенно отдалась в его волю, и они быстро закружились под плавные, упоительные звуки. Ей казалось, что горевшие по стенам бра сливаются в один громадный огненный круг... голова кружилась... глаза ничего не различали. Она чувствовала на своих волосах горячее, прерывистое дыхание Аларина, чувствовала его сильную руку, плотно лежащую на ее талии. Какие-то волны блаженства подняли и несли ее все выше и выше... Это было какое-то чудное, сладкое забытье, - состояние, подобного которому она еще никогда не испытывала.
- Мерси! - едва могла, наконец, проговорить Зинаида Павловна, еле дыша от утомления. - Пожалуйста, уведите меня куда-нибудь из залы, здесь ужасно душно.
Они пошли по направлению к дверям, но вдруг Зинаида Павловна, как будто вследствие внезапного толчка, который испытывает человек, если ему упорно глядят в затылок, быстро обернулась назад.
- Ради бога, скорее... скорее...
Они дошли до маленькой, никем не занятой гостиной. В этой комнате, заставленной роскошной мягкой мебелью и залитой розовым полусветом, струившимся из висячего фонарика, было тихо и прохладно.
- Чего вы так испугались, Зинаида Павловна? - спросил Аларин, когда они уселись на диван. - Я начинаю предполагать здесь что-то таинственное. Может быть, вам понадобится, как в старинных сказках, храбрый рыцарь, который избавил бы свою даму от каких-нибудь магических чар?
Он видел замешательство Зинаиды Павловны и хотел разогнать его веселой шуткой.
- Благодарю вас, - ответила она, все еще не оправившись от овладевшего ею волнения, - мне просто стало очень нехорошо, потому что я отвыкла от вальса... - И вдруг у нее совершенно неожиданно сорвалось с языка: - Кроме того... эти ужасные глаза...
"Ага! - подумал Аларин, - стало быть, действительно что-то есть", - и он спросил серьезно и значительно:
-- Помните, Зинаида Павловна, наш уговор?
-- Какой уговор?
Она отлично знала, что напоминает Аларин, но ей казалось, что если бы она ответила прямо, то ее тон выдал бы то радостное волнение, которое охватило ее при этом вопросе.
-- Когда мы прощались после нашей первой встречи, вы обещали обратиться ко мне в затруднительных обстоятельствах. Может быть, это время уже настало?
-- Не... не знаю, - тихо ответила она, опустив низко голову.
-- Значит, я не ошибся, Зинаида Павловна! Скажите мне правду: ответите ли вы на один мой вопрос?
Она уже почувствовала, что он понял ее, знала даже, в чем будет заключаться его вопрос.
"Если верно, то "да", - подумала она про себя, не сознавая, впрочем, ясно, в чем будет заключаться это "да".
-- Хорошо, я отвечу вам, - сказала она, с замиранием сердца ожидая вопроса. Аларин произнес только одно слово:
-- Кашперов?
"Да!" - пронеслось быстрее молнии в голове Зинаиды Павловны, но она не сказала ни одного слова, а только еще ниже опустила свое лицо, загоревшееся ярким румянцем. Ей казалось, что Аларин читает в сокровенных тайниках ее души. Прошло несколько минут в молчании.
- Он преследует вас? - спросил Аларин, стараясь произнести эти слова по возможности мягче и деликатнее. - Давно?
Зинаида Павловна не могла больше сдерживаться и, нервно сжав руки, так что ее тонкие пальцы хрустнули, горячо заговорила:
-- Я не знаю, что ему надо от меня! С того несчастного вечера, когда я играла на рояле и пела что-то из "Фауста", он не дает мне покоя. Он ничего не говорит, да и не может сказать, потому что я избегаю его... но он смотрит на меня такими ужасными глазами, что у меня теперь постоянно предчувствие чего-то очень нехорошего... Я боюсь этого человека, - добавила она дрогнувшим голосом.
-- Я понимаю вас, - задумчиво сказал Аларин. - Но вы, должно быть, с самой первой встречи отнеслись к нему сухо и враждебно?
-- Это ничего доброго не обещает. Кашперов один из тех людей, про которых Гейне сказал: "Сударыня, если вы хотите заслужить мою любовь, то должны обращаться со мной, как с канальей!" Их тянет к себе только невозможное, а препятствия еще сильнее раздражают. Мой искренний совет вам: ехать как можно скорее домой. Кашперов - такая сила, с которой считаться вам, слабой и нежной девушке, - трудно. Я знаю, что ни с вашей, ни с его стороны никакие компромиссы немыслимы, а чем может все это кончиться - трудно даже предположить... Уезжайте, ради бога, скорее.
Аларин очень жалел эту девушку, которая с первой же встречи завоевала его симпатию своею беззащитностью.
-- Разве я об этом не думала раньше? - возразила Зинаида Павловна, - но мне все как-то жаль было оставить Лизу, - девочка очень полюбила меня. Да и маму надо было бы предупредить, а то она бог знает что подумает...
-- Позвольте вам предложить одну услугу, Зинаида Павловна?
-- Что такое?
-- Если вам будет уж очень тяжело, черкните мне словечка два. Адрес самый простой: пристань, контора правления, такому-то... Хорошо? Я около самой пристани и живу.
Ласковый тон его голоса действовал на Зинаиду Павловну успокоительно; в нем было так много почти родственного участия.
-- Нет, в самом деле, я об этом прошу вас серьезно, - настаивал Аларин. - Если нужно будет, я попрошу своих хороших знакомых приютить вас недельки на две... И, боясь, чтобы она не нашла его последние слова обидными, он добавил:
-- Обещаю.
-- Ну, вот и отлично, большое вам спасибо за доверие... Дайте мне в залог вашу руку...
-- Раrdon. Я, кажется, несколько помешал вам? - раздался в дверях насмешливый голос.
Они вздрогнули и, точно пойманные в чем-нибудь дурном, быстро отдернули свои руки: на пороге гостиной, заложив руки в карманы и презрительно щуря глаза, стоял Кашперов.
и у этих трех людей мгновенно выяснились и определились взаимные отношения. Кашперов по устремленным на него взглядам тотчас же догадался, что речь шла о нем. Он даже знал, что именно говорилось: от него не укрылось ни участливое, растроганное лицо Аларина, ни протянутая рука Зинаиды Павловны.
Аларин, возмущенный всем только что слышанным про этого человека, поднялся ему навстречу с вызывающим взглядом, ища и не находя дерзкого ответа на насмешливо-небрежное извинение.
-- Я отыскал вас, Зинаида Павловна, - продолжал Кашперов тем же тоном,-- чтобы узнать, когда вам будет угодно ехать домой. Я уже отвез Лизу; у нее болела голова.
-- Напрасно вы мне не сказали этого раньше, я тоже поехала бы с вами, - сухо ответила Зинаида Павловна, глядя в сторону.
- Извините, пожалуйста, я не хотел мешать вашей увлекательной беседе с господином Аларьевым, - умышленно переврал Кашперов фамилию Александра Егоровича.
- Потрудитесь отвезти меня, - сказала Зинаида Павловна и пошла из гостиной, сопровождаемая Кашперовым, который предварительно отвесил Аларину насмешливый поклон.
Но у дверей она вдруг остановилась, как будто что-то припомнив, и, быстро повернувшись, подошла к Александру Егоровичу.
она прибавила: - Ради бога, родной мой, у меня сердце за вас неспокойно...
Аларин был поражен ее словами. "Что с ней сделалось? Неужели это любовь? - подумал он, следя глазами за удаляющейся девушкой. - Вот чего я никак не ожидал!" И, пожав плечами, Александр Егорович медленными шагами направился в карточную комнату.