Угар
Ночь... Спящее море.... Расплескался по необъятному простору золотой блеск луны и ходит и мерцает, точно живой... У самого обрыва, на скамье, два черных тонких силуэта, мужской и женский, тесно прижались друг к другу. Спят старые деревья. Дремлют в море белые ленивые паруса. Крепко и свежо пахнет с моря.
Какая ночь!
А мы вот сидим в большом зале кафешантана, сидим тесно, столик к столику, плечо к плечу, спина к спине. Нагло, назойливо и равнодушно бьет в глаза свет электрических фонарей. Из кухни плывет сытный, жирный запах жареной рыбы, и кажется, что это он сгустился над нами таким тяжелым синим дымом.
- Я тебе русским языком говорил, болван: как только освободится кабинет, приди и доложи мне!..
Красные лица, потные лбы, глянцевитые щеки. Запах и жар человеческих тел, скученных в узком пространстве без воздуха, ужас тел, нагроможденных друг на друга. Быстро вянут цветы и уже теперь похожи на грязные, мертвые тряпки.
- Э-э, как вас? Распорядитель... администратор... режиссер... все забываю вашу фамилию... Нет ли новеньких анекдотов?
- Извините, ваше-ство... пока еще нет...
- Н-да-а-с... Ну идите себе. Скучно у вас...
Хохот, крики, пение... Глядите, глядите внимательней. Те, что улыбаются, сами чувствуют свою улыбку на губах, чувствуют, точно чужую прилипшую маску. В глазах мертвая, глупая тоска. На нас смотрят. Будем неестественно веселы, фальшиво развязны, громко остроумны, неправдоподобно пьяны, по-княжески щедры o на нас смотрят, и нас слушают. Будем веселиться. О, какая тоска!
- Тра-та-та, тра-та-та.
Эльская-Майская! Бра-аво! Валяй, Манька. "Червячок"! Слушайте, она будет петь "Червячка". Бра-а-во!
Ретурнель. Женщина на эстраде, дожидаясь такта, поправляет на набеленных плечах узенькие розовые перемычки. Раз, два, три.
На мне веселый тувалет,
Я знаю много шиншанеток...
Жесты: обе руки влево, обе руки вправо, руки вперед к публике, обе руки к сердцу, воздушный поцелуй обеими руками, честь по-военному, тоненькие усики, маршировка.
Это как будто само по себе, независимо от текста. Бедная женщина! Отчего ты не осталась честной миловидной прачкой с красными руками или хорошенькой лукавой горничной в белом переднике, сияющем чистотой. Какой злой и насмешливый дух толкнул тебя на подмостки?
Я старичков почтенных обожаю,
Они милы все сердцу моему.
Да-с, вот он сидит, этот старичок. Он совсем разомлел от жары и бессильной похоти и только лишь изредка, по административной привычке, нет-нет - кинет вокруг себя неожиданно строгий взгляд. Приглядитесь внимательней! Вот еще господин - в белом жилете, с брелоком, взлохмаченный, с воспаленными жалкими и растерянными глазами. Теперь он на все махнул рукой и утонул в пьяной, угарной любви. Сегодня ночью он будет плакать на чьей-то увядшей и накрашенной груди и будет лепетать горькими, бессильными губами о своей младшей дочери. Вот юноша. Он в первый раз здесь. Вы видите, как нервно вытягивает он манжеты своей сорочки и старается притвориться привычным завсегдатаем. Но в глазах его горит нездоровый, лихорадочный свет...
Но большинство равнодушно. Это привычные гости, которых здесь знают по именам и шутливым прозвищам. Странные существования. Паразиты, прихлебатели, игроки, содержанцы, неизвестно кому принадлежащие бритые лица, коммивояжеры, биржевые зайцы, сводники, прекрасно одетые жулики. Мертвая скука! Пресыщенные люди уже не воспринимают самых острых впечатлений и безучастно, как объевшиеся коровы, пережевывают их. Женщина идет через сцену на руках - скучно! Женщина делает безобразный жест - скучно! Кэк-уок, в котором люди, вывернувшись самым неестественным образом, кривляются задом наперед,-- надоело! Все надоело. Лица растянуты судорожным смехом, но в глазах зияет нестерпимая, доводящая до одурения тоска...
блесками, играя темными волнами, золотая дорожка. Внизу лежат мокрые, черные камни.
Чистое небо. Море...
1904