Кулешов Ф.И.: Творческий путь А. И. Куприна. 1883—1907
Глава II. Неосуществленное — "Яма"

Глава II. Неосуществленное — «Яма»

1

В период реакции наряду с такими произведениями, как «Мой паспорт» (1908), «Марабу» (1909), «Сказка о затоптанном цветке» и «Мученик моды» (1910), выдержанными в тоне незлобивой шутки или мягкой иронии, согретыми доброжелательным юмором, то светлым, то слегка грустным, порою с комичными ситуациями и неожиданным поворотом в развитии сюжета, но очень живыми по языку и непринужденными в своей повествовательной манере, Куприн создал еще несколько небольших по объему поэтичных рассказов и очерков о детях, животных и зверях («Бедный принц», «В клетке зверя»), о полетах на аэростате и в аэроплане («Над землей», «Мой полет», «Устроители»).

В те же годы писатель изредка обращался к переделке или значительной доработке своих прежних рассказов, создавая их новую редакцию. Так он поступил, например, с забытым к тому времени рассказом «Наташка» (1897), превратив его в до неузнаваемости обновленный рассказ «По-семейному» (апрель, 1910), который произвел сильное впечатление на Толстого.

Однако не все из задуманного в ту пору Куприным — а иногда и частично им написанного — увидело свет, дошло до читателей, и не все сохранилось до наших дней. Было немало произведений, которые и после продолжительной над ними работы все-таки остались незавершенными. О них мы знаем либо из переписки Куприна, либо из его газетных интервью. Между тем, даже и то, что по разным причинам небыло осуществлено или во все не начато, хотя и имелось в авторском замысле, заслуживает внимания историка литературы.

Следует назвать прежде всего повесть «Жизнь». Из переписки Куприна явствует, что в 1907 году он в несколько приемов диктовал эту повесть стенографисту. Работу над ней он предполагал продолжить в Гельсингфорсе, куда приехал из Петербурга в марте 1907 года. Однако начальные листы рукописи оказались затерянными. В письме от 22 марта Куприн просил Ф. Батюшкова поискать их в его письменном столе на прежней квартире и незамедлительно прислать. Через три дня — двадцать пятого — Куприн жалуется Ф. Батюшкову: «Писать не могу по той причине, что не захватил всех листов с повестью «Жизнь». Ради бога, поищи»<1>. Дальнейшие следы работы писателя над повестью теряются, и нам не известны теперь ни ее содержание и направленность, ни судьба тех страниц, что были тогда набросаны.

Среди задуманных, но так и не написанных произведений,— повесть «Короли в изгнании» (1908), упоминавшаяся выше в связи с рассказом «Королевский парк». В 1908 году Куприн писал также пародийный роман «Любовь Армана и Генриэтты»<2>.

«Три буквы». Роман был задуман как коллективное беллетристическое произведение, отдельные главы которого предполагалось написать разным лицам. Соавторами «Трех букв», помимо Куприна, должны были быть: И. Потапенко, Вас. Немирович-Данченко, А. Аверченко, А. Каменский, Тэффи, А. Измайлов, О. Дымов, И. Ясинский, А. Будищев, П. Гнедич, А. Рославлев. Редакция «Синего журнала», сообщая 12 февраля 1911 года о предстоящем печатании ею «сенсационного» романа, не сомневалась в том, что «испытанные беллетристы» развлекут читателя этим «шуточным литературным подарком и, как знать, может быть, сорвут венец с главы автора «Рокамболя»...»<3>. Стало быть, роман «Три буквы» должен был явиться фантастически-приключенческим повествованием, детективом в духе многотомного романа Понсон дю Террайля. Как сообщалось в «Синем журнале» в конце февраля того же года, Куприным были написаны и сданы в редакцию первые четыре главы романа; назывались они так: «Кровавая мышеловка», «Роковой бриллиант», «Судьба», «Древнееврейская буква»<4>. В редакционном объяснении говорилось об этих главах: «Перед нами строки, написанные А. И. Куприным. Блестят искорки купринского юмора, мелькают характерные черточки его «быта», остроты и меткие наблюдения. Развивается фабула, растет действие»<5>. Начальные главы «Трех букв» были напечатаны в «Синем журнале» 26 марта (№ 14) и 2 апреля (№ 15) 1911 года.

Предполагалось, что, после того как каждый из соавторов напишет по одной главе, Куприн закончит начатый им роман. Но продолжения романа не последовало, и Куприну не пришлось писать заключительную главу. С пародийным романом «Любовь Армана и Генриэтты» произошло то же, что и с приключенческим «Три буквы».

В числе неосуществленных замыслов Куприна была повесть «Желтый монастырь». В прессе появилась информация о том, будто эта повесть, освещавшая нравы монашества «подстоличных» обителей, к концу 1911 года была уже написана; указывалось даже, что она будет в следующем году печататься в журнале «Современник»<6>«Желтым монастырем», судя по газетным извещениям, Куприн возобновил весною 1916 года<7>. Судьба рукописи «Желтого монастыря» поныне остается невыясненной.

Особого внимания заслуживает неосуществленный роман «Нищие». Роман был задуман как продолжение «Поединка», с образом Ромашова в центре повествования. Имелось в виду, что Ромашов не убит на дуэли. Его дальнейшая судьба в общих очертаниях мыслилась Куприну так: «Я вижу, как, выздоровев после тяжелой раны, он уходит в запас, вижу, как на станции Проскурово его провожают только двое его однополчан — Бек-Агамалов и Веткин. Он садится в поезд и, полный надежд, едет, как кажется ему, навстречу новому, светлому будущему. И вот он в Киеве. Начинаются дни безработицы, скитаний, свирепой нужды, смены профессий, временами прямо нищенство — писем к «благодетелям» и «меценатам» с просьбой о помощи»<8>«на дно», опустившихся до нищенства,— вот что, по первоначальному замыслу, должно было составить тему «Нищих». В беседе с газетным репортером Куприн напомнил, что местом действия «Нищих» будет Киев, а содержанием — горести и радости героя: «Годы репортерства в страшной бедности и веселой молодости, разлив Днепра, запах белой акации, цветущие каштаны, столетние липы царского сада, цветы и пещеры, пристань, ночлежки — много радостного и печального!..»<9> В этих наметках видно много автобиографического.

Обстоятельства сводят бывшего офицера — героя романа — с босяками, бездомными бродягами, обитателями ночлежек, нищими, проститутками. Среди проституток Ромашов встречает и Шурочку Николаеву, которая очутилась в публичном доме. В этой связи Куприн, по-видимому, намеревался изобразить «вертепы разврата», дать картины нравов в домах терпимости, и поэтому он заранее предупреждал Ф. Батюшкова о том, что «большая повесть», которую он пишет, будет «очень нескромна»<10>.

«Поединок» был поединком с царской армией, то «Нищие» — это «поединок с жизнью, борьба за право быть свободным человеком»<11>.

Этими планами и намерениями Куприн поделился с Горьким еще 5 июня 1905 года — вскоре после выхода «Поединка». Горький тогда очень заинтересовался «Нищими», горячо советовал приняться за них сейчас же, не откладывая. Он надеялся, что новый роман Куприна — подобно «Поединку» — «вскроет язвы нашего общественного строя и приведет сознание читателя к неизбежности революционного пути»<12>.

Но в осуществлении темы и замысла «Нищих» перед Куприным встали почти непреодолимые препятствия. Первое из них — смерть Ромашова в конце «Поединка». Куприну казалось, что без Ромашова — своего двойника — ему невозможно писать «Нищих» как вторую часть «Поединка». Он не раз жаловался: «... кончив „Поединок“ смертью Ромашова, я отрезал себе возможность в „Нищих“ снова вывести его»<13>. И хотя Горький уверял Куприна, что в новом романе больше не нужен никакой поручик Ромашов, что надо перестать оплакивать покойника, забыть о нем и дать в «Нищих» новые лица, вывести иные характеры, заговорить «о рабочих и людях, с ними соприкасающихся»,— Куприн не хотел расстаться с Ромашовым, казалось, был не в силах победить свое к нему «влеченье — родне дуга».

Было и еще одно важное обстоятельство, служившее трудно преодолимой для писателя помехой в реализации темы «Нищих». В то время как Горький представлял «Нищих» романом, который приведет сознание читателей «к неизбежности революционного пути», а в авторе надеялся увидеть «глашатая революции», сам Куприн не был столь глубоко проникнут таким настроением и не намеревался акцентировать в романе мотивы революционного протеста. Роман мыслился им вначале как социально-бытовой, но художественная форма выражения главной идеи («борьба за право быть свободным человеком») представлялась ему не совсем ясной. Первоначальный замысел романа постепенно менялся.

Набросав весною 1905 года общий план «Нищих», Куприн начал их писать в мае следующего, 1906 года. Как вспоминает В. Боцяновский, у Куприна был написан подробный конспект романа, составлена особо разграфленная таблица-схема произведения<14><15>«Нищих» находим в письме к Ф. Батюшкову от 25 марта 1907 года. Куприн обещает отдать свой роман в журнал «Мир божий». В том же году редакция «Шиповника» сообщала, что в ближайших книгах этого альманаха будет помещен роман Куприна «Нищие»<16>. Очевидно, Куприн собирался закончить его в 1907 году.

«Весь план у меня настолько готов, так живы все лица и события, что я мог бы закончить его в месяц»<17>. Действительно, через месяц газеты уже оповещали о выходе в ближайшее время второго сборника «Земля» с романом Куприна «Нищие»<18>.

Это сообщение казалось настолько достоверным, что Горький, заинтересовавшийся романом Куприна, в июле 1908 года запросил С. П. Боголюбова: «Разве второй сборник «Земли» с «Нищими» Куприна еще не вышел?»<19> Сборник-то вышел, но в нем все еще не было «Нищих». Когда в августе 1908 года, по возвращении из Ессентуков, Куприна спросили о его ближайших планах, он ответил: «Да вот, уеду опять в Даниловское и закончу там большую повесть «Нищие», которую я уже давно задумал...»<20>

Именно в этом году в газетах промелькнули сообщения, свидетельствующие об известном отступлении писателя от первоначальной поэтической идеи «Нищих». Вот что со слов Куприна писалось о «Нищих» в газете «Слово» в 1908 году:

«Основной замысел романа — показать потерю красоты и свободы «чистых и непосредственных переживаний» в будничной мещанской узкой борьбе за существование»<21>. Репортер газеты «Новая Русь», опять-таки ссылаясь на слова Куприна в беседе с ним, писал, что в романе «Нищие» автор протестует «против нищеты и трусости человеческого духа, спеленутого обязательствами, условностями и преданиями», и что главная идея этого романа — «триединая троица: бог — человек — зверь»<22>. Наконец, еще одно — более позднее — высказывание на этот счет. Излагая содержание своей беседы с писателем, критик А. Измайлов утверждал, что Куприна интересует в романе не обездоленная часть человечества, не те нищие, которых живописал Крестовский в «Петербургских трущобах», а нечто совсем другое: «На самом деле, „Нищие“ Куприна не имеют ничего общего с этими нищими. Его книга будет о нищем человечестве, о людях, которые вместо гордого назначения властвовать, наслаждаться жизнью, обокрали себя, сделали нищими, подчинили себя тысяче всяческих запретов и живут век жалкими банкротами. Такие нищие могут быть среди миллионеров и кровных аристократов, и роман будет захватывать не один какой-либо общественный слой, а жизнь во всей ее широте»<23>.

«Нищих» от начального содержания и идеи романа. Легко видеть, что остросоциальная проблематика «Нищих» с течением времени была оттеснена проблемами философско-нравственными, и вместо того, чтобы развернуть социальную и личную драму обитателей «дна», Куприн теперь намеревался писать о духовной нищете людей — бедных и богатых, неимущих и миллионеров, о нищенстве буржуазной цивилизации современного мира собственников. Допустим, что кое-что в высказываниях Куприна было в печати неточно передано его интервьюерами. Но вот небольшая заметка «О нищих», напечатанная в декабре 1910 года и, возможно, содержащая конспективное изложение главной мысли романа. Куприн пишет: «Подобно нашему отдаленному предку, зарывавшему, озираясь, кусок оленины в моху корней дерева, мы ревниво накопляем богатство и власть, каждый для себя. А когда умрем — к чему нам наши нищенские, тайно зашитые в тюфяк, сгнившие деньги? Власть и богатство — самые яркие формы нашей нищенской цивилизации» (IX, 125). Мысль автора заметки сродни той, которая присутствует в горьковском романе «Фома Гордеев», где артист Римский-Каннибальский, «посвятивший всю жизнь свою обличению пороков», обвиняет купеческого сына Фому в человеческой нищете: «... ты — дурак и нищий, ибо слишком богат! Тут — мудрость: все богачи — нищие»<24>.

В купринской заметке «О нищих» несколько ослаблен социальный акцент и возобладали отвлеченно-моралистические рассуждения писателя. В этом тоже, думается, следует видеть негативное влияние реакции на творческую практику и миропонимание Куприна. Писателю, по-видимому, было трудно соединить воедино мысль о борьбе «за право быть свободным человеком» с мыслью о духовном нищенстве всего человечества. Оттого-то так медленно, так трудно, даже мучительно протекала работа над «Нищими».

«Яма», к написанию которой он приступил как раз в 1908 году. Правы в своих предположениях П. Н. Берков и Э. М. Ротштейн: некоторые картины, эпизоды и лица, предназначавшиеся вначале для «Нищих», перешли в повесть «Яма»; таковы сцены разгрузки арбузов на днепровской пристани и пирушки торговок на рыночной площади, рассуждения репортера Платонова о «человеческом нищенстве» <25>«Яме» стала окраина того же Киева, в котором должен был очутиться Ромашов в романе «Нищие».

Нельзя, однако, согласиться с П. Н. Берковым, что с 1909 года Куприн больше не возвращался к этому роману<26>. Нет, Куприн работал над «Нищими» не только в 1909 году, но и летом 1912 года, вскоре после возвращения из-за границы, уже после того как давно была опубликована первая часть «Ямы» и писалась вторая. Осенью 1912 года, например, Куприн сообщил газетному корреспонденту: «У меня закончен и требует только некоторой отделки объемистый роман «Нищие»...»<27> «Последний мною задуман весьма широко. Полагаю, что роман займет листов 60 печатных...»<28> К сожалению, ни одной страницы этого «объемистого романа» несохранилось<29>.

По-видимому, главной причиной неудачи, которую потерпел Куприн в работе над «Нищими», было не то, что какая-то часть материала из этого романа перешла в повесть «Яма», а то, что начиная с 1912 года, особенно после заграничной поездки, Куприн стал с несколько иной эстетической меркой подходить к своему будущему произведению и к пониманию задач литературы вообще. Теперь ему уже кажется не столь важным и нужным писать о нищенстве человеческого духа. Он начинает говорить о необходимости отражения в литературе героических сторон действительности: «Меня влечет к героическим сюжетам. Нужно писать не о том, как люди обнищали духом и опошлели, а о торжестве человека, о силе и власти его»<30>. Это было сказано им в 1913 году.

3

От романа «Нищие» нити протянулись к повести «Яма», творческая история которой в значительной мере повлияла на его судьбу. Начиная с весны 1908 года, когда более или менее отчетливо созрел замысел «Ямы», Куприн в своей работе все время раздваивался между этой повестью и романом «Нищие», очень часто брался за написание то того, то другого произведения, словно еще не решив окончательно, которому из них отдать предпочтение. Вот он в июне 1908 года едет на юг, в Ессентуки, и одновременно хочет продолжить «Нищих» и отделать начальные главы «Ямы»<31>. Возвратясь с юга, Куприн решает закончить осенью оба этих произведения<32>. Лишь в октябре 1908 года он твердо закрепился на мысли закончить сначала первую часть повести, а затем вернуться к роману.

Поступить так его побуждала необходимость дать «Яму» в третий альманах «Земли», запланированный к выходу на весну следующего (1909) года. С ноября 1908 года Куприн отдался всецело работе над «Ямой». Писал он ее в Даниловском и Круглицах.

В ходе работы Куприн обратился 11 ноября 1908 года к М. Меньшикову с просьбой прислать ему недавно изданную книгу З. Воронцовой «Записки певицы из шантана». Тот ответил, что «Записки» можно купить у букинистов на Литейном, и Куприн просит Ф. Батюшкова (в письме от 25 ноября) достать книгу и поскорее прислать ее в Даниловское, вместе с правилами для женщин, находящихся в публичной доме. Эти материалы нужны были для «Ямы»<33>

С января 1909 года работа продолжалась уже в Гатчине. Туда к Куприну приезжал представитель Московского книгоиздательства (выпускавшего альманах «Земля») В. С. Клестов и просил поскорее дать рукопись пятой и шестой глав для набора, который производился по мере завершения главы, прямо с черновиков. Рассказывая позднее об этом посещении, Куприн жаловался, что Клестов не только торопил его, но нырял своим ярославским глазом в его «отвратительные черновики и еще при этом колебался, на чем ему остановиться: на «Яме» или на «Нищих». В феврале 1909 года Куприн переехал в Житомир. «Я очень много работаю. Сейчас разогреваю десятую главу»,— пишет он Ф. Батюшкову 3 марта<34>. Много работать приходилось потому, что требовалось срочно — в марте — написать для «Земли» еще две главы — одиннадцатую и двенадцатую. Оставались считанные дни. Надо было спешить. Написанное он надеялся «переутюжить в корректуре», поэтому настойчиво просил издательство во что бы то ни стало высылать наборные листы. На издательство Куприн жаловался в одном из писем: «Несмотря на 9 моих телеграмм в Московское издательство, телеграмм с отчаянными просьбами о присылке 11-й и 12-й глав, я на расстоянии двух недель не получил даже ответа»<35>.

«Земля» с первой частью повести «Яма».

В том же году Куприн приступил к продолжению «Ямы», к ее второй части. На вопрос корреспондента «Петербургской газеты», правда ли, что ему наскучила жизнь в Житомире, и не собирается ли он уехать за границу, Куприн ответил:

«Нет, сейчас я по уши сижу во второй части «Ямы». Пока я не кончу, буду находиться здесь безвыездно <...>. Закончить свою работу я думаю к июлю месяцу...»<36>

Одно непредвиденное обстоятельство осложнило и задержало работу. Первая часть «Ямы», вызвав живейший интерес со стороны читателей и профессиональной критики, породила ожесточенные споры, причем суждения о повести, как некогда и о «Поединке», были самые разноречивые, часто — взаимоисключающие: «Одни ее хвалят, возносят, другие — ругают; одни считают крупным художественным произведением, другие — слабым, не оправдавшим ожидания. Такое же разнородное мнение раздается и в критике»<37>.

Это вызывало в Куприне чувство растерянности, горечи, неудовлетворенности напечатанным и всем тем, что он писал весною и летом 1909 года. «Критика — а как ее не читать? — столько много наболтала, что я временно вовсе не мог приняться за работу. Опротивело»,— читаем в его недатированном письме к В. Клестову<38>. Почти дословно то же — в письме к Ф. Батюшкову от 26 сентября 1909 года из Одессы: «... уж больно много начитался критики — до того, что мне моя работа опротивела»<39>

С этого времени Куприн на протяжении ряда лет занимается второй частью «Ямы». Десятки раз она упоминается в газетных интервью и в частной переписке. «Сейчас я упорно работаю над «Ямой»,— сообщает он в беседе с корреспондентом в марте 1910 года.— Вторая часть будет как бы совсем отдельная»<40>. В апреле он совсем мало занимался повестью: надо было срочно писать разные «мелочи». Дальнейшая работа над «Ямой» подвигалась с трудом, без вдохновения, даже с отвращением. 29 мая 1910 года он пишет Ф. Батюшкову: «И если бы ты знал, как мне противно и тяжело было опять приняться за «Яму» — так она мне надоела! Право: точно меня опять заставили чистить помойку!»<41>

«С месяц-полтора буду возиться над «Ямой». Потом будет виднее». В. Клестову он пишет летом 1910 года: «Притянул-таки себя за волосы к столу и с отвращением докапываю «Яму». Тяжеловато мое отхожее занятие»<42>

В другом письме (без даты) есть слова о том, что он засел за повесть «прочно и плотно», не дает себе «ни льгот, ни пощады», ибо хочет скоро ее завершить: «Кончим в самом начале октября»<43>

Однако конец не удалось тогда написать. Среди разных причин — субъективных и объективных, творческих и бытовых — осенью 1910 года возникла новая: владелец «Московского книгоиздательства» Г. Блюменберг высказал желание, чтобы автор «Ямы» изменил заглавие второй части повести и дал новое. Это смутило и встревожило Куприна, и он в растерянности написал Ф. Батюшкову: «Я даже и придумал: Гибель (потому что дело идет о гибели женщин и о гибели дома и целой улицы), но ведь это уловка! Если ее провести без явного обмана публики <...>, то ведь надо придумать новых действующих лиц. Тогда старые лица из «Ямы» повиснут в воздухе. Тьфу, какую я наделал путаницу и какие наложил на себя узы»<44>.

После этого в работе наступил двухлетний перерыв. Лишь в сентябре 1912 года газеты оповестили, что Куприным закончена вторая часть «Ямы», но по некоторым обстоятельствам она появится с первых месяцев будущего года<45>. Уезжая в середине октября в Гельсингфорс, Куприн сказал, что там он примется «за окончательную отделку давно написанной второй части „Ямы“»<46>.

«Давно написанную» повесть надо было отделать и сдать в набор не позже 15 марта 1913 года<47>. До истечения срока оставалось четыре месяца. Как раз в это время — в ноябре 1912 года — Куприну стало известно, что беллетрист «граф Амори» (Ипполит Рапгоф) решил за Куприна дописать и под своим именем издать вторую часть «Ямы», как он недавно написал конец романа «Ключи счастья» А. Вербицкой. Куприн выступил в печати с протестом против затеи «графа Амори»<48>. Протест не имел последствий: в самом начале 1913 года в Петербурге вышла книга: «Финал. Окончание романа «Яма» А. И. Куприна, гр. Амори». Это обстоятельство, как заявил Куприн в интервью, подорвало в нем желание работать: «... представьте, это произвело на меня такое удручающее и противное впечатление, что мне нужно было уже принудить себя сесть за окончание повести < ... > одна мысль о том, что, таким образом, мне придется совпасть с рассказом г. Рапгофа и что найдутся люди, которые еще меня же обвинят в краже его сюжета, заставляет мои руки опускаться»<49>.

4

В повести «Яма» (глава девятая) есть утверждение о том, что предшествующая русская литература, по сути, не занималась художественным исследованием проблемы проституции и судеб «падших женщин», не освещала быт и нравы публичных домов. Литература охотно и много говорила о крестьянстве, о мужицкой деревне, но она словно бы забыла и почти ничего всерьез не сказала о другой столь же страшной действительности — жизни и положении публичной женщины, хотя для России, по мнению автора, одинаково важны обе эти действительности — проститутка и мужик. В уста главного положительного персонажа «Ямы» — репортера Сергея Платонова Куприн вложил следующую авторскую филиппику по адресу русских художников слова: «... наши русские художники — самые совестливые и самые искренние во всем мире художники — почему-то до сих пор обходили проституцию и публичный дом» (VI, 209).

Развивая далее выдвинутый им тезис и уточняя свою мысль, Платонов делает оговорку: русская литература, преимущественно сосредоточенная на изображении деревни, изредка касалась темы проституции, но, оказывается, и в том и в другом случае из-под пера писателей выходили лишь поверхностные и «какие-то сусальные, пряничные, ернические» картины и образы: «Я вас спрашиваю: что русская литература выжала из всего кошмара проституции? Одну Сонечку Мармеладову. Что она дала о мужике, кроме паскудных, фальшивых народнических пасторалей?» (VI, 210).

Прав ли купринский герой и сам его создатель? В гневных высказываниях Платонова больше полемического пафоса, чем исторической правды. Оставим в стороне вопрос о мужике в русской литературе: очевидна ошибочность умозаключений и обобщений Платонова, ибо помимо «народнических пасторалей», в нашей литературе XIX века были глубоко правдивые реалистические произведения Тургенева о крестьянстве, и очерки Николая и Глеба Успенских, и народные поэмы Некрасова, и сатиры и сказки Салтыкова-Щедрина, и проза и драматургия Толстого, а также рассказы и повести Чехова, Горького, Бунина, Подъячева, Вольнова. Что же касается тем и образов, к которым в «Яме» обратился Куприн, то они не были совершенно новыми в русской литературе, а имели к тому времени почти вековую историю, если иметь в виду, что о публичном доме писал еще В. Пушкин в «Опасном соседе» (1811).

Разработка этой проблемы дана в первые наиболее полно Гоголем в повести «Невский проспект». Разнообразные типы падших женщин эмоционально художественно закреплены в щедринском «Запутанном деле», в стихах и прозе Некрасова, в повести Помяловского «Брат и сестра», в «Нравах московских девственных улиц» Левитова, в «Арбузовской крепости» и «Крыме» Воронова.

«Ямы» упоминаются не только хорошо известные некрасовские стихи о женщинах с улицы («Когда из мрака заблужденья...», «Убогая и нарядная»), но и роман Чернышевского «Что делать?», а также забытый рассказ В. Крестовского «Погибшее, но милое создание» (1860) — о любви студента к проститутке. Трагической судьбе падших женщин была посвящена повесть неизвестной в наши дни писательницы А. Луканиной «Палата № 103» (1879), предвосхищавшей проблематику и идейный пафос купринской «Ямы». Велика заслуга Достоевского в разработке темы проституции — и не только в романе «Преступление и наказание», о котором речь идет в монологах Платонова, но и в большинстве других произведений этого писателя. К ним непосредственно примыкают тематически родственные повести и рассказы Гаршина, Чехова.

«Ямы» писатель обратился лишь в конце 1913 года. Работа затянулась до весны следующего года. Последние страницы Куприн диктовал стенографисту. Летом 1914 года «Яма» была закончена и передана в редакцию альманаха «Земля». Редакция разделила рукопись на две неодинаковые по объему половины и включила одну из них в сборник 15-й, изданный в 1914 году, а остальные главы под отдельной нумерацией были напечатаны в шестнадцатом сборнике, который вышел уже в 1915 году. Стало быть, размышления и работа над обеими частями «Ямы» заняли шесть лет.

И конечно, не всегда русские писатели ограничивались лишь «сусальным, пряничным, ерническим» изображением этого зла. Другое дело, что в литературе наиболее жизнестойкой и довольно распространенной была традиция жалостливого, христиански-сентиментального отношения к уличной женщине, связанная с именем Достоевского, с его творческой практикой, когда проститутка, вроде Сонечки Мармеладовой, представала в некоем ореоле мученичества и чуть ли не святости. От такого взгляда на проститутку не были свободны многие демократические писатели России. Но уже у Гаршина в повести «Надежда Николаевна» (1885) и особенно у Чеховав его знаменитом «Припадке» (1888) заметна совершенно иная тенденция в художественном освоении этой темы: их книги пронизаны ощущением личной вины и ответственности интеллигента-гражданина за то, что в современном ему обществе не изжита проституция, что существуют узаконенные дома терпимости. Отсюда протест и возмущение гаршинских и чеховских героев, отсюда обличительная сила произведений этих «совестливых и самых искренних в мире художников».

Неоднократные попытки представить проституцию как великое социальное зло предпринимались писателями, пришедшими в литературу на исходе девятнадцатого столетия. Стоит упомянуть повести «Именинница» и «Марька из Ям» Е. Чирикова и «Травля» Н. Тимковского. То, что в них слышалось чуткому уху демократического читателя, позднее было усилено в толстовском романе «Воскресение», опубликованном в 1899 году и содержавшем гневное, безжалостное обличение всего собственнического мира, порождающего проституцию, поругание женской любви, унижение женщины, распад семьи, ложь, лицемерие, циничный торг чувствами.

Целая вереница образов проституток дана Горьким в его рассказах девяностых годов: «Однажды осенью», «Горемыка Павел», «Женщина с голубыми глазами», «Пробуждение», «Мальва», «Коновалов», «Васька Красный», а также в повести «Трое» и драме «На дне». Горького, художника новой эпохи, интересовало не столько инстинктивное свободолюбие отверженных женщин, сколько социальные причины, порождающие проституцию, ставившие женщину в положение рабыни в семье и обществе. Его героини, нередко бесстыдные и порочные, бросают вызов законам и морали, которые оберегались в мире собственности, неравенства и угнетения. Горький, восстав против философии смирения и покорности судьбе, которую любил проповедовать Достоевский, отверг вместе с тем и расслабленно-сентиментальное, слегка идеализированное изображение проститутки в художественной литературе прошлого и настоящего.

людей, в конечном счете были призывом к борьбе за освобождение человека. Об этом Горький писал, например, в послесловии к автобиографическому рассказу бывшей проститутки Клавдии Грос, который был опубликован в 1899 году.

Таким образом, демократические русские писатели-реалисты — каждый посвоему — дали почувствовать жуткую в своей обыденности трагедию женщины, вынужденной продавать себя, чтобы не умереть с голоду, сделали попытку выявить социальную обусловленность проституции, возбудить в людях сострадание к «падшим созданиям», пробудить сознание своей вины перед ними.

Иным было художественное осмысление проблемы проституции в творчестве писателей-модернистов рубежа XIX—XX века. Если демократическая и революционная литература, говоря о проституции, преследовала цель «поведать людям о неустройстве жизни и о страданиях человеческих»<50> и необходимости для всех людей — в том числе и женщин — свободы, равенства и уважения к человеку, то литераторы буржуазно-охранительного лагеря, так много писавшие в годы реакции на эту тему, обычно делали проститутку объектом своих сексуально-грязных сцен и картин, часто низводя свой рассказ о ней до откровенной порнографии. Литературно-общественная позиция Куприна как автора «Ямы» была в этих вопросах позицией убежденного гуманиста и демократа.

5

«Наташка» (1897). Небезынтересно, что как раз во время работы над второй частью «Ямы» — весною 1910 года — писатель вернулся к сюжету только что упомянутого рассказа, переделал его до неузнаваемости и повторно напечатал под измененным заглавием «По-семейному». Этот рассказ о деревенской девушке, ставшей проституткой, вызвал тогда одобрительную оценку Толстого<51>. Написанный в 1905 году рассказ «Штабс-капитан Рыбников» содержал сцены в публичном доме, но эти эпизоды и картины имели там чисто «служебное» значение и впоследствии они были широко развернуты в повести «Яма».

Одна из героинь «Ямы» — проститутка Манька Маленькая — высказала искреннее желание проституток: «Хоть бы кто-нибудь написал по правде, как живем мы здесь, б... разнесчастные...» (VI, 212). Написанием такой книги и занялся Куприн. Цель, которую ставил перед собою писатель, создавая повесть «Яма», он определил так: «... я только пытался правильно осветить жизнь проституток и показать людям, что нельзя к ним относиться так, как относились до сих пор. И они люди...»<52> «истории вопроса» и, главное, пристально и долго наблюдал нравы и быт публичных домов на юге России и в столице, стремясь «вникнуть с головой в эту жизнь и подсмотреть ее близко-близко, без предубеждения, без громких фраз, без овечьей жалости, во всей ее чудовищной простоте и будничной деловитости» (VI, 210). Мало того. Тут недостаточно было самых внимательных и точных «наблюдений, сделанных с записной книжечкой и карандашиком»,— надо было «самому вжиться в эту жизнь, не мудрствуя лукаво, без всяких задних писательских мыслей» (VI, 212). В какой степени полно писатель художественно осуществил в «Яме» свою задачу?

В центре повести — четырнадцать совсем еще молодых женщин, выброшенных обществом, отвергнутых семьей и в разное время очутившихся в публичном доме. О прошлом каждой из них известно очень мало. Куприн не дает развернутого «жизнеописания» проститутки, почти не касается ее биографии. Он берет лишь три месяца из сумбурной и унизительной жизни своих героинь, чтобы сказать, что их положение ужасно, и ужас этот состоит в том, что к нему уже все привыкли. Нравы и обычаи, давно узаконенные в домах терпимости, быт и образ жизни полутора десятка проституток в недорогом, двухрублевом публичном «заведении» некоей Анны Марковны — все это выставлено наружу во всей их «чудовищной простоте и будничной деловитости», подавляет своей до оскорбительности грубой, обнаженной правдой.

Поздний подъем «девиц» после угарной и грязной ночи, их ленивое шлянье по комнатам, пересуды и глупые разговоры, пред обеденное томление от «сладкой скуки», привычные гигиенические процедуры, дешевая косметика и одеванье перед приходом «гостей» и началом «работы», крикливый, шумный и угарный вечер, с вином и табаком, прием «клиента», и опять нечистая ночь и позднее вставанье с грязной постели... Так день за днем. Регламентированы «рабочие» часы, установлена такса за «любовь», определены обязанности «девиц» и права хозяйки. Женщины безропотно продают себя охочим мужчинам, а заработанная двухрублевка, в торопях спрятанная в чулок, передается затем «экономочке», а через нее — хозяйке. Совершаются обычные торговые сделки, происходят будничные деловые денежные расчеты.

Проститутки тут — нечто вроде живого товара, за которым ежедневно приходят, точно в лавку или ресторан, похотливые «потребители»: дряхлые старцы и мальчики, отцы семейств и холостяки, здоровые и больные, уроды и красавцы, воры и каторжники, купцы и помещики, офицеры и педагоги, адвокаты, актеры, чиновники, приказчики, парикмахеры, студенты. У многих посетителей нет в повести ни лица, ни имени: они только фигурируют в длиннейшем списке тех, кто спокойно и деловито покупает на время проститутку, не спрашивая ее разрешения. Портреты некоторых других, например постоянного завсегдатая публичного дома Ваньки-Встаньки, драматического актера Эгмонта-Лаврецкого, с его кривляньем и лживыми речами, добровольного палача Дятченко, блудливого и мелочно-скупого педагога-немца, студента Собашникова, нарисованы живыми красками, зримо, ясно.

В доме под красным фонарем господствуют те же отношения неравенства, тот же произвол и то же порабощение и унижение одним человеком многих, что и там, за стенами заведения Анны Марковны, с той лишь разницей, что здесь все это цинично оголено, и ежечасным сделалось поругание всего человеческого в человеке. Экономка бьет провинившуюся проститутку жестоко, холодно и расчетливо; роль усмирителя «бунта», ежели таковой случается, взял на себя швейцар Симеон — здоровенный вышибала и очень набожный субъект, тайно мечтающий о спасении своей души в монастыре. Никому в доме не дает спуску хозяйка, Анна Марковна,— на вид милая старушка с блекло-голубыми, девичьими глазами, нежная мать, выколачивающая из «девиц» рубли для своей любимой дочери Берточки. А над всем домом высится еще одно грозное лицо — околоточный Кербеш, врывающийся сюда для того, чтобы сорвать с хозяйки взятку и уж кстати посетовать на «повсеместный разврат», который сеют, конечно, революционеры, за что их и должно расстреливать.

девушка Манька-Скандалистка; злая и гордая красавица Женя, из ненависти и презрения к мужчинам заражающая их венерической болезнью; наивная, простая и добрая Люба; маленькая, гнусавая деревенская девушка Нина, совсем недавно проданная каким-то коммивояжером в публичный дом; прыткая Нюра; болезненно-сладострастная, странная и несчастная Паша; ленивая и холодная Катька; гомельская еврейка Сонька Руль, длинноносая и рослая, с некрасивым темным лицом и прекрасными большими глазами. Куприн не делает попытки как-то «приподнять» своих героинь, окружить их ореолом мученичества или святости. Он старается беспристрастно-правдиво изобразить их внутренний мир, как он изобразил и их быт. Проститутки нередко ведут себя в повести цинично, поступают бесстыдно, говорят грубо и грязно; интеллект у большинства из них не развит, словарь убог, их наряды наивно-безвкусны.

Через все эпизоды и картины в «Яме» настойчиво и последовательно проведена мысль о том, что торгующие собою женщины менее всего виноваты в том, что стали тем, кем они сейчас являются. Только одна из них, Паша, поступила в публичный дом добровольно, все же остальные попали сюда либо по крайней нужде, либо были завлечены обманом и проданы. (Как торговец женщинами Горизонт продал «свою» Сарочку и десяток других своих «невест»).

«теории» о так называемой «врожденности проституции», он ответил очень определенно: «Какая же тут врожденность, когда мы знаем, что девяносто процентов проституток выходит из горничных? А у скольких дочери идут в проститутки из бедности?...»<53>

Очевидно, что Куприн хорошо понимал социальную обусловленность проституции: бедность, материальная необеспеченность и бесправие женщины в обществе — вот где источник всех зол. Так он говорил в интервью. К такому решению вопроса он очень близко подошел и в повести: социальное и экономическое неравенство порождает нищету большинства, а нищета и бесправие толкают женщину на проституцию — вот смысл рассуждений в «Яме» репортера Платонова («Пока будет собственность, будет и нищета».— VI, 235). Но в противоречие с этой мыслью и с тем, что говорил Куприн в интервью, Платонов — двойник Куприна —высказывает и другую: в самом человеке, якобы, заложены «петушиные любовные инстинкты», и ему недостаточно одной жены — ему нужна еще и проститутка. И этот неожиданный поворот мысли вносит путаницу в художественное освещение вопроса о первопричинах, порождающих проституцию.

«... около этого вопроса люди кружатся, кружатся, и ничего не выходит», а о себе заявил: «А рецепт? Но рецепта я не знаю!»<54> Рецепт от проституции он не предлагает в «Яме»: он не знал его ни тогда, когда работал над повестью, ни после ее написания. В уста Платонова он вложил фразу: «Зло это не неизбежное, а непреоборимое». Значит, проституция могла возникнуть — и могло ее не быть, но уж коли она есть, радикальных средств против нее никто пока не знает. «Когда она прекратится,— вслух рассуждает Платонов,— никто тебе не скажет». Он лишь предположительно говорит, что она, возможно, исчезнет в далеком будущем, когда «осуществятся прекрасные мечты социалистов» и когда «земля будет общей и ничьей», а «любовь будет абсолютно свободна» (VI, 233).

Нечеткость и очевидная противоречивость авторской позиции в эстетическом осмыслении и решении одной из важных и насущных социальных проблем современности, конечно, снижали художественные достоинства «Ямы». Повесть не свободна от ряда других недостатков. Наиболее значительные из них — натуралистичность отдельных описаний быта и жизни публичного дома и не упорядоченность композиции: повесть расползлась вширь, и в ней оказалось не мало лишнего.

«Яма» была в свое время предметом острых критических споров и объектом нападок на ее автора. Сам Куприн очень сурово высказался о «Яме» в письме от 20 февраля 1918 года: «Повесть вышла бледна, скомкана, беспорядочна, холодна и была, по всей справедливости, обругана критикой... Так и над оей!»<55>

Повесть Куприна и по сей день возбуждает желание спорить с некоторыми высказываниями писателя. Однако при всех своих недостатках она читается и поныне с интересом и увлечением. Заслуживает упоминания тот факт, что «Яму» высоко ценил такой взыскательный художник слова, как Ромен Роллан, отметивший глубокую человечность таланта Куприна и его «редкое и характерное дарование делать живыми „людей коллектива“». В середине тридцатых годов

Роллан писал Куприну:

«Читая некоторые страницы «Ямы» <...>, я распространяю их на всю Европу — эту громадную яму на кануне катастрофы»<56>.

<1> А. И. Куприн о литературе — Стр. 226.

<2> Сюжетная схема этого романа была воспроизведена в газете «Свободные мысли», 1908, 15 апреля, № 49.

<3> Синий журнал — 1911 — № 8 — Стр. 13.

<4> — 1911 — № 10 — Стр. 10.

<5> — 1911— № 8 — Стр. 13.

<6> Известия... по литературе, наукам и библиографии — 1912 — № 1 — Стр. 3.

<7> А. И. Куприн о литературе — Стр. 336.

<8> Куприна-Иорданская М. К. Годы молодости — Стр. 231.

<9> А. И. Куприн о литературе — Стр. 288.

<10> — Стр. 224.

<11> Куприна-Иорданская М. К. Годы молодости — Стр. 255.

<12> Там же — Стр. 232.

<13> Там же — Стр. 227.

<14> Рукописный отдел ГБЛ, ф. 218, № 686, ед. хр. 18.

<15> «Я чувствую себя бодро и точу перо на „Нищих“».

<16> Шиповник — 1907 — Кн. 3 — Стр. 309.

<17> А. И. Куприн о литературе — Стр. 288.

<18> Вот журнальная перепечатка из газет: «В непродолжительном времени выйдет второй сборник „Земля“. В нем будут помещены: рассказ Леонида Андреева „Небо и земля“, мистерия Байрона в переводе И. А. Бунина, повесть Бориса Зайцева, роман „Нищие“ А. И. Куприна и др.» (Известия... по литературе, наукам и библиографии — 1908 — № 8 — Стр. 115).

<19> А. И. Куприн. Забытые и несобранные произведения — Пенза — 1950 — Стр. 298.

<20> — Стр. 291.

<21> Слово — 1908 — № 610.

<22> Новая Русь — 1908 — № 4.

<23> А. И. Куприн о литературе — Стр. 319.

<24> Горький М. Полное собрание сочинений: В 25 томах — том 6 — Стр. 605.

<25> «ненужных, шутовских профессий», какими, по его мнению, являются надзиратели, судьи, прокуроры, тюремщики и чиновники, Платонов заключает: «Все они обслуживают человеческую жадность, трусость, порочность, рабство, узаконенное сладострастие, леность — нищенство! Да, вот оно, настоящее слово: человеческое нищенство! А какие пышные слова! Алтарь отечества, христианское сострадание к ближнему, прогресс, священный долг, священная собственность, святая любовь! Ни одному красивому слову я теперь не верю, а тошно мне с этими лгунишками, трусами и обжорами до бесконечности! Нищенки...» (VI, 228—229).

<26> Берков П. Н. Александр Иванович Куприн — Стр. 138.

<27> — 1912 — Октябрь.

<28> Биржевые ведомости — 1913 — 12 июня.

<29> В. Боцяновский, ссылаясь на свидетельство Е. М. Куприной, сообщил Э. М. Ротштейну в письме от 10 августа 1939 года, что весь относящийся к роману материал был в 1919 году оставлен Куприным в Гатчине и до сих пор не обнаружен (Рукописный отдел ГБЛ, ф. 218, № 686, ед. хр. 18)

<30> А. И. Куприн о литературе — Стр. 324.

<31> Отрывком из «Ямы» был рассказ «Троица», напечатанный сначала в журнале «Вопросы пола», 1908, № 1, и затем в журнале «Пробуждение», 1908, № 19.

<32> — Стр. 291.

<33> Там же — Стр. 230.

<34> А. И. Куприн о литературе - Стр. 231

<35>

<36> А. И. Куприн о литературе — Стр. 307.

<37> — 1909 — № 5 — Стр. 132.

<38> А. И. Куприн о литературе — Стр. 239.

<39> Там же — Стр. 232. Подтверждение слов Куприна находим в сообщениях печати: «А. И. Куприн поглощен теперь работой над второй частью «Ямы». Поселился он на окраине Одессы, в стороне от повседневного шума и суеты, и пишет» (Известия... по литературе, наукам и библиографии — 1909 — № 10 — Стр. 167. См. также «Книжные новости — 1909 — № 1 — Стр. 3).

<40> Русское слово — 1910 — 14 марта — № 60.

<41> А. И. Куприн о литературе — Стр. 234.

<42> — Стр. 238.

<43> Там же — Стр. 239.

<44> ИРЛИ, ф. 20, 15.125/ХС, б. 1. № 17.

<45> А. И. Куприн о литературе — Стр. 319.

<46> Петербургская газета — 1912 — 14 октября.

<47> «Куприн находится сейчас в полосе усиленной работы над окончанием повести, и 15 марта его рукопись во что бы то ни стало должна поступить в набор. В противном случае автор должен будет уплатить издательству неустойку в 3000 рублей» (А. И. Куприн о литературе — Стр. 320).

<48> Известия... по литературе, наукам и библиографии — 1912 — № 11 — Стр. 163.

<49> — Стр. 320. Выпущенное графом Амори окончание «Ямы» Куприн решил не читать до тех пор, пока не закончит свою повесть. «Это у него такое крепкое решение,— улыбаясь, говорит жена Куприна,— что даже и я не читала и не прочту «Яму» Амори, чтобы как-нибудь нечаянно и случайно не дать ему подсказа или фальшивой ноты» (Огонек — 1914 — 13(26) апреля — № 15 — Стр. 3).

<50> Горький М. Собрание сочинений: В 30 томах — том 23 — Стр. 296.

<51> Утро России — 1910 — 29 апреля — № 134.

<52> А. И. Куприн о литературе — Стр. 333.

<53> Русское слово — 1910 — 14 марта — № 60.

<54>

<55> А. И. Куприн о литературе — Стр. 243.

<56> Литература и жизнь — 1958 — 9 апреля — № 2.